— Много столетий, — вещал монах, — Святая Церковь сдерживала духов! Сотни лет Церковь несла этой земле святость и умиротворение! И если сейчас призраки снова пробудились, что же тому виной?

Тут он сделал паузу, подождав, пока толпа не зашумит взволнованно, а потом ответил на свой вопрос:

— Король! Ибо он восстал против Церкви! Он внес раздор в души своих подданных! И как он поступил с подданными, так он поступает и со всей страной!

На этот раз он выдержал паузу побольше, дожидаясь, пока ропот не утихнет.

Туан тоже ждал. Чем дольше будет говорить проповедник, тем больше времени будет у его людей, чтобы окружить площадь.

— Земля наша в раздорах! — провозгласил монах. — И что тому виной, как не мятежный дух короля? Ибо король грешен в том, что противится Церкви! В том, что повинуется развращенному Риму! В том, что закоренел в своей ереси!

Толпа взревела.

Монах удовлетворенно огляделся вокруг, давая реву окрепнуть.

Туан тоже был доволен: его люди уже заблокировали улицы. Он отступил в тень и стал ждать. Монах тем временем взбудоражил толпу так, что они уже хором требовали отречения короля, и отправил их орать под окна магистрата. Туан задумчиво смотрел, как галдящие прохожие спешили мимо. Теперь он был еще сильнее уверен, что все дело здесь в ораторском таланте монаха, а не в том, что он говорил. Люди короля пропустили толпу, а потом, когда монах стал слезать с бочки, окружили его со всех сторон. Монах поднял глаза и любезно улыбнулся.

— Что вам, люди добрые?

— Я хотел бы поговорить с вами о тех вещах, о которых вы только что вещали, — ответил Туан.

Монах недоуменно нахмурился; речь короля не очень-то подходила к его крестьянской одежде.

— Конечно, сын мой. Не скажешь ли мне свое имя и звание?

— С радостью, — Туан сделал знак охране, а потом откинул капюшон. — Я Туан Логайр, король Греймари.

Монах замер в ужасе, глаза выкатились, и в этот миг замешательства широкоплечие крестьяне обступили его. Монах пришел в себя, лихорадочно огляделся вокруг, но увидел лишь мрачные физиономии и обмяк. Потом обреченно выпрямился:

— И чего же вы от меня хотите, милорд?

Милорд, а не «Ваше Величество». Туан помрачнел.

— Ты действительно веришь в то, о чем только что проповедовал?

— Готов поклясться в том Богом!

— И не колеблясь, вступишь в диспут с моими приверженцами, которые придерживаются обратного?

— Только будете ли вы слушать? — насторожился монах.

— И я, и королева. Более того, мы не станем даже перебивать тебя, предоставив тебе и моему богослову спорить самим. Так ты пойдешь?

— Охотно, — сверкнул глазами монах. — Я не боюсь отстаивать свою веру!

— Ужин? Под крышей? Какая неожиданность!

— Не валяй дурака, папа, — дернула Рода за локоть Корделия. — Ты ночевал под открытым небом всего одну ночь.

— С тобой — одну. Да твой братец таскал меня по дорогам два дня.

— Если верить его словам, то не он таскал тебя, — парировала Корделия. — Ну, пойдем, папа? Ты что, не хочешь со мной поужинать?

— Хочу, хочу! Особенно, когда не приходится никуда спешить! — Род остановился у порога и учтиво поклонился, пропуская дочь вперед. — После вас, мадемуазель.

— Благодарю вас, сэр, — ответила девчушка и, вздернув подбородок, проследовала внутрь.

Они окунулись в самую обыкновенную толчею, какая бывает в небольших трактирах. Большинство посетителей были крестьяне, сбежавшие на часок отдохнуть от своих женушек. И занято большинство посетителей было соответственно отнюдь не едой. Род выбрал стол у стены, не слишком далеко от дверей, предложил стул Корделии, а когда она уселась, поклонился ей еще раз, проявив, таким образом, галантность по полной программе. Наградой ему досталась лучезарная улыбка. Он уселся напротив, оглянулся по сторонам, проверив, видно ли ему одновременно и дверь наружу, и кухонную дверь. Со двора вошел крестьянин в зеленых одеждах лесника и подсел за соседний стол, к небольшой компании. Приятно заглянуть в такое местечко, где все всех знают — если только они не возражают против незнакомцев. А еще Род заметил хозяина, с улыбкой протискивающегося к ним. Если бы мы не переоделись, не помылись и не спрятали в лесу наш скарб, подумал Род, он бы не скалил зубы, а быстренько вышвырнул бы нас подальше. Но они выглядели достаточно платежеспособно, и потому трактирщик с ухмылкой потирал рун.

— Чего прикажете подать, люди добрые?

— Чего-нибудь горяченького? — глянул Род на Корделию. Та кивнула, улыбнувшись. Он снова повернулся к трактирщику:

— А что там у нас сегодня?

— Гороховая похлебка.

— Горячая?

— Конечно, — недоуменно уставился трактирщик. — С чего бы ей быть холодной?

— Ну, некоторые любят похолоднее. И хлеба, конечно. А мясо есть?

— Только курица, люди добрые, да и та давно позабыла, когда была цыпленком.

— Ну тогда миску жаркого, и две миски гороховой похлебки. Только горячей. И кувшинчик эля, — краем глаза Род заметил, как лесник пересел за другой столик, поболтать с другой компанией.

— Девочке тоже эль?

— Эээ… пока нет.

Хозяин усмехнулся, кивнул и отправился на кухню. Корделия пронизала отца смертоносным взглядом.

— Никаких. Пока тебе не исполнится двадцать, — поднял палец Род. — И мне все равно, что пьют твои ровесницы.

— Папа! Даже младенцы хлещут эль!

— Да, и к пятнадцати уже алкоголики. Нет, радость моя, питательность — это еще не все.

— Ты и мама! Вы вечно против нас сговариваетесь!

— Нет, мы просто заранее обсуждаем некоторые вопросы, — и Род покосился на лесника. Тот уже перескочил за третий столик. Популярная личность.

— А вот и ужин.

Трактирщик поставил перед ними по миске с похлебкой, а третью миску, с жарким, посередине. Похлебка с клецками, заметил Род. Тут перед ним опустилась кружка и он довольно улыбнулся.

— Спасибо, хозяин, — и Род вытянул из кармана серебряный пенни. Трактирщик удивленно поднял брови, попробовал монету на зуб и довольно заулыбался.

— И вам спасибо, люди добрые.

— Не за что, — промычал Род, набив рот жарким. — Мои поздравления тому, кто так хорошо оживил старуху.

— Мою жену? — недоуменно уставился трактирщик. Потом сообразил. — Аа! Вы о курице? Ладно, я передам старухе вашу похвалу. Приятного аппетита!

Лесник пересел за четвертый стол. Корделия понюхала парок от жаркого, удовлетворенно заурчала и потянулась за хлебом. Она намазала кусок маслом, потом весело посмотрела на отца. Ее улыбка сменилась удивлением.